Что такое картина? (Необычное в обычном) Картина должна учить мыслить и понимать жизнь, но именно сквозь призму мышления художника, через его видение. Картина – это то новое, что автор может сказать миру, его понимание мира, которого нигде больше нет. Картина может показать великое в малом, необычное – в обычном. И тогда она становится шедевром. Почему тихий художник из маленького голландского городка Дельфта Ян Вермеер, живший в XVII веке, вошел в мировое искусство, хотя не писал ничего значительного – только окружающих людей, причем, за самыми мирными и обыденными занятиями: вышиванием, писанием писем, чтением, игрой на клавесине? Потому что уловил прелесть в самой обычной жизни, уловил чудо этой жизни и перенес его на полотно. Как изголодавшийся человек, в самой обычной пище вдруг открывает для себя что-то особенное, так и Европа после непрекращающихся войн и революций окунулась в мирную жизнь и открыла в ней главную ценность – интерес к простым занятиям, которые, как нитки в ткани, составляют полотно жизни. И это сразу отразилось в искусстве. То оно тянулось к библейским сюжетам, историческим битвам и прочим значительным событиям в человеческой истории. А тут повернулось к человеку, иногда самому простому, заинтересовалось повседневностью, которая раньше никогда не была предметом искусства. Но как из простоты рождается чудо? Таково воздействие красоты. Она и в природе рассеяна вокруг нас и иногда являет нам свое лицо. На картине же красота сконцентрирована. Ее составляющие (фрагменты) выстраиваются художником (иногда сознательно, но чаще – интуитивно) в определенном порядке, можно сказать, цветовом или объемном ритме, и незримо взаимодействуют между собой, излучая гармонию. Этот ритм настраивает душу, как камертон. Глаз зрителя скользит по фрагментам, как будто рука нажимает на еле заметные выступы волшебной шкатулки, и вдруг…дзынь – «шкатулка открывается». Возникает ощущение прекрасного, и человек спрашивает себя: «А я – часть этой красоты или вне ее? И какое занимаю в ней место?» Картина может выразить национальное, передать свой идеал национальной красоты. Снайдерс писал только натюрморты, но это была Голландия XVII века с ее обстоятельностью и культом добротной жизни, и он вошел в историю живописи. Веласкес уловил особенности придворной жизни Испании XVII века. Каналетто писал только Венецию XVIII века и тоже вошел в историю искусства. Суриков одной своей «Боярыней Морозовой» выразил русское бунтарство, фанатизм, истовую русскую душу. Борисов-Мусатов одним свои «Водоемом» - гармонию русского усадебного пространства. Поленов своим «Московским двориком» - прелесть задворок русского провинциального города. Саврасов своей картиной «Грачи прилетели» - тайну русской деревенской весны. Люди хотят, чтоб это было: любимый вид из окна, любимый зонт, которым постоянно пользуешься, любимый венский стул, на котором всегда хочется сидеть, возможность привычно мыслить и чувствовать. Скажем, Федотов, его ирония, интерес к деталям, кому-то это совершенно неинтересно, а кто-то в восторге от него, потому что сам так думает. Каждая настоящая картина должна говорить со зрителем на его языке (чтобы зритель мог сказать: ведь этот художник думает как я), поэтому она всегда отвечает какому-то складу ума, какому-то стилю мышления. Картина может стать ценной, если она отражает границу мировоззрений. Как «Черный квадрат» Малевича или «Девочка на шаре» Пикассо. Потому что художник загоняет в картину тысячу своих мыслей, которые у него бьются в момент рисования. Даже, если картина ничему не может научить, но вызывает беспокойство, она притягивает - человек подходит и начинает думать, в чем тут дело, почему картина его привлекла. Как у Гоголя в повести «Портрет» художник купил картину и стал чувствовать беспокойство. Картина была как живой человек. Она «разговаривала, думала». Не только в живописи, но и в любом другом виде искусства энергетически за внешним должно стоять внутреннее. Не случайно Шаляпин говорил, что чем больше у него остается непроявленного, чем дальше он от своего предела, когда он поет не во всю свою мощь, тем лучше результат, то есть исполнение достигает высшей выразительности. Так же, видимо, и у художника – собирая материал для картины, он потом лишь часть собранного вкладывает в полотно, а все остальное остается за кадром. Это и есть информационная энергия картины, которая невидимо действует на зрителя. У некоторых художников огромная энергетика, как, например, у Эль Греко, Тинторетто, Рериха, Врубеля, поэтому их картины так притягивают. Почему, потому что они пишут то, что их волнует, тревожит, вдохновляет, потрясает. Они пишут, когда внутри их сверкают молнии и трещит пространство по всем швам. Волнение – это знак, что это твоя тема, твое пространство, твой мир, это золотой ключик от двери в волшебную страну в коморке старого папы Карло…Привнести в мир что-то свое можно только через волненье. Но помимо энергии в картине может привлекать и тема. Когда художник затрагивает нечто вечное, не устаревающее. «Охотники на снегу» Брейгеля, «Блудный сын» Рембранта, «Отречение святого Петра» Латура, «Стакан вина» Вермеера, «Что есть истина?» Ге. Это темы, открывающиеся в прошлое или в будущее, когда есть, куда двигаться мысли. Это вечные вопросы, которые мы себе задаем в течение жизни. Это вечные темы, своего рода архетипы состояний жизни: юность, материнство, память, новая жизнь, встреча, выбор, прощание, желание, мечта, завершение дела и так далее. Картина должна быть современной. Это не значит, что она должна изображать только то, что происходит сейчас. Главное – чтобы в ней было то, что способно взволновать современного человека. То есть, чтобы, глядя на исторический персонаж, зритель подумал о себе. Его волнение – это коридор в другое время. Войдя в него, он начинает думать о чужом, как о своем. Еще один критерий ценности картины – любовь к жизни, которую вложил в нее художник. Если каждый хороший человек это генератор любви, умножающий ее хорошими мыслями, чувствами и делами, то талантливая картина – тем более такой генератор, своего рода передаточная станция любви, от художника – к зрителю. И неважно, чем передаются силовые точки любви – цветом или объемом, важно, что глаз зрителя, скользя по ним, соединяет их в единое целое, как бы замыкая энергетическую цепь, по которой начинает идти ток. В этом случае человек становится звеном космической цепи, как говорил итальянский художник, архитектор и инженер Пьетро ди Гонзага (1751-1831) «соединяющим небо и землю». Об этом же говорил и великий русский поэт Арсений Тарковский (1907-1989): «Я – человек, я – посредине мира, За мною – мириады инфузорий, Передо мною – мириады звезд… Я между ними лег во весь свой рост, Грядущего связующее море, Два космоса соединивший мост…»