Иосиф Львович Файн по профессии архи­тектор. Восемнадцатилетним в 1941 году ушел на фронт, а через год вернулся... без ноги. Но не отчаивался.

— Может быть, сейчас это трудно понять, - говорит он, — но тогда, в госпитале, кто был без ноги или руки, были счастливые люди. Ведь прошли войну и видели более страшные вещи: когда, например, сапер ока­зывается без рук да еще лишается зрения! А мне протез никогда не мешал, ходил и не чув­ствовал никаких ограничений, разве что бе­гать не мог. Да и в институте на курсе у нас было полно инвалидов, и никто не делал из этого трагедию, потому что, несмотря на бы­товую нищету, коммуналки, недоедание и всякие житейские проблемы, мы (это было именно так!) жили напряженной духовной жизнью!

Результат этой напряженной духовной жиз­ни сейчас занимает в квартире Иосифа Льво­вича треть большой длинной комнаты. Он сумел воплотить в жизнь свой самый сумас­шедший и невероятный архитектурный про­ект — своими руками, без каких-либо специальных станков и оборудования построил в обычной московской квартире настоящий орган. Конечно, это не тот «бог инструментов», кото­рый устанавливают в костеле или консерватории, когда более тысячи труб, зазвучав рядом, наполняют собор или концертный зал божест­венными звуками. Но и здесь есть все, что должно быть в настоящем органе: более трехсот труб (дере­вянных и металлических), две клави­атуры, меха с мотором, виндлады (распределительные пульты), нож­ная педаль, регистры (переключе­ние групп труб), трактура и другие приспособления, делающие орган королем инструментов, источником всей палитры звуков, какие только есть: от свиста до грома.

Трудно себе представить, что один человек, не потомственный ма­стер, даже не профессионал, а люби­тель, мог сотворить это чудо своими руками один, без помощников. Обычно над органом и его установкой работает целый коллектив из десятка специалистов.

Даже если бы этот самодельный орган вообще не звучал, все равно он был бы достоин удивления и восхищения уже одним только своим внешним видом. Однако орган звучит. Когда я привел в го­сти к Файну своего знакомого органиста, ученика Леонида Ройзмана, кстати, настроенного вна­чале весьма скептически (не мог поверить, что такое возможно), он, попробовав разные звуки, был просто потрясен…

— Деревянный принципал звучит просто фантастически! Если послушать этот орган по аудиозаписи, на слух, то можно подумать, что это инструмент какого-нибудь XV века из старой церкви, с его стучащими клавиша­ми, со скрипами и вздохами. И от игры именно на таком настоящем инструменте получаешь больше удовольствия, чем на со­временном электронном цифровом органе, где точно записана каждая труба, но нет ощущения жизни. А здесь трогательная просто­та, настоящая, живая. Инструмент даже слег­ка пришептывает, как это происходит у нас при дыхании... Хотя, конечно, не мешало бы его подстроить...

То, что инструмент как живой, то есть и «дышит» и «меняет настроение», подтвердил и хозяин, пояснивший, что звучание зависит от разных факторов: погоды, света, тепла, атмосферного давления, даже настроения людей. В жаркую, например, по­году звучит хуже. С другой стороны, и в яр­кий солнечный день может звучать иногда хорошо, а иногда хуже, чем в дождливый. Свои капризы. Знали бы, из чего он сделан...

— Когда я занимался со своими детьми пением, — пояснил органист, — то подтру­нивал над ними: мол, вы поете, как водопро­водная труба. Оказывается, зря я так грешил на трубу, она звучит значительно лучше. Кто бы мог подумать, что обыкновенная водо­проводная труба может быть частью орга­на!

Не менее фантастичны и дру­гие подробности создания органа, о которых рассказал Иосиф Львович Файн.

Оказывается, некоторые метал­лические трубы сделаны им из карнизовых перекладин для штор и за­навесок, полых внутри и иногда ано­дированных. На некоторых таких трубах внизу, у самого отверстия - бородки для отражения звука. Как говорит Фаин, "чтоб лучше звучало". Причем из разных материалов: ме­талла, дерева, пробки. А деревян­ные трубы (основная часть органа) сделаны из ... обыкновенных апель­синовых ящиков. Файн собирал их по дворам за магазинами "Овощи-фрукты", разбирал на дощечки, стро­гал, склеивал. Ящики буковые, проч­ные, только в России такая ценная древесина может идти не на модель­ную мебель, а на ящики для фруктов. Зато только в России из ящиков для апельсинов архитекторы делают ор­ганы!

Удивительно и то, что орган, со­оружение не менее сложное, чем дом, строился без чертежей. Как говорится, на коленках, по мето­ду лесковского Левши. Да и сама идея его создания возникла не как четкий план с порядком операций, а в русских национальных традициях: сначала как ощущение, потом как желание попробовать что-то смасте­рить, а потом все большее увлече­ние идеей.

— Отец у меня был музыкант-любитель, — вспоминает Иосиф Львович, — играл на скрипке, так что с детства в доме звучала классическая музыка. А я учился на гитаре. Иногда мы вместе с отцом музицировали. Возникало этакое многоголосие, которое мне запомнилось и хотелось потом что-то по­добное воспроизвести...

Нет, отец простого гвоздя не мог в стену вколотить. А вот у Иосифа с детства было влечение к технике, интерес, как что устро­ено. Что-то собирал, разбирал. Дом на Уль­яновской улице, где они жили в коммунал­ке, был неблагоустроенный, все время надо было то пол, то потолок, то стены ремонти­ровать. Так и научился держать в руках мо­лоток, пилу, рубанок. А в пятидесятых годах, когда у единиц они тогда и были, он своими руками из подсобного материала собрал хо­лодильник. До сих пор этот холодильник сто­ит у сестры и, в это трудно поверить, рабо­тает!

Идея об органе появилась у него в начале 60-х годов. Уже позади был архитектурный институт, работа в коллективе над крупными проек­тами (высотные здания МИДа и гос­тиницы "Украина", крытый стадион в Архангельске).

В 1965 году он начал делать тру­бы. Вначале из бамбука. В советское время, вспоминает он, можно было зайти в «Детский мир» и буквально за 3 копейки купить целый сноп бамбука. Сюда он наведывался за медью и латунью, где в разделе "Сделай сам" можно было найти в отходах наших доблестных пред­приятий столько добра, что из него впору было собрать не только орган, но даже синхрофазатрон. А стоили эти отходы копейки. Ре­зиновые трубки для него подбирала сестра, работавшая в химлаборатории.

Особенно трудно было выре­зать лабиальный паз (от сло­ва лабиум - труба), где возникает звук. Струя воздуха здесь рассе­кается, превращаясь в колеблющий­ся воздушный столб, образующий звуковую волну определенной дли­ны. Иосиф Львович пробовал, как звучит, подпиливал, подтачивал, снова пробовал. Когда добивался нужной высоты звука, вешал трубу на стену. За несколько месяцев на­бралась целая коллекция разных труб. Приходили приятели и пробо­вали, как звучит. Если дули по оче­реди, то получалось, как в крепост­ном хоре, где каждый артист выду­вает только одну ноту - своего рода живой орган. Но Файн хотел сделать настоящий. Идея всем казалась не­сбыточной, но интересной.Не верили, но подбадривали: давай, да­вай! Чудакам у нас сочувствуют из общей творческой одаренности народа — у меня не идет, так пусть хоть другой душу отведет.

А он двигался дальше, экспери­ментировал: брал пылесос, подсоеди­нял к трубам, включал, слушал, как звучат одновременно две трубы, три, четыре. Потом соорудил деревянный ящик с дырочками, подвел к нему трубу от пылесоса, подсоединил тру­бы. Закрывал и открывал пальцами отверстия, как при игре на флейте. Получалось красиво. Но что делать дальше? Литературы-то никакой нет. И тут повезло - кто-то из знакомых при­нес немецкую книгу "Домашнее органостроение". Файн хотя и не знал не­мецкого, но по рисункам постепенно начал разбираться, что к чему.

Чтобы гнать воздух через трубы, нужен мощный мотор. После разных проб нашел подходящий японский, способный создавать давление си­лой 45 миллиметров ртутного столба, что для небольшо­го органа вполне достаточно. В ка­честве глушителя приспособил ста­рую мотоциклетную камеру, обкле­енную изнутри разными мягкими материалами, например, ватином от старого пальто.

Чтобы воздух от мотора шел в трубы равномерно, нужен был боль­шой мех или меха, как у аккордеона. Как раз в мастерской аккордеонов и баянов ему и сделали на заказ боль­шой мех. Правда, сейчас считает, что надо было заказать побольше, все-таки более 200 труб... Это как бы легкие органа.

Из меха воздух по двум трубо­проводам поднимается в виндладу, то есть ветровой ящик. Трубопрово­ды сделаны из полых картонных бо­бин, на которые обычно наматыва­ется бумага или какие-то другие ма­териалы. Обычно их выбрасывают на помойку, а Файн приспособил для органа. Кстати, он считает, что из этих бобин, можно делать прекрасные органные трубы. Звук их (он уже пробовал) не намного хуже деревян­ных, ведь звучит не материал, из ко­торого сделана труба, а колеблю­щийся в ней воздух.

Виндладу описывать слишком сложно. Это своего рода пульт, со­единяющий клавиатуру с мехом при помощи соединительных шлангов. По тому, что на входе и на выходе, виндлада похожа на мясорубку, то есть поток воздуха разделяется здесь на тоненькие струйки. В виндладе множество отверстий, за­крытых палочками-клапанами. От­крывается клапан - в трубу идет воз­дух, и она звучит.

Клапаны связаны с клавишами, причем не напрямую, а сложнейшей системой тяг и рычагов, соединитель­ных шлангов, проводов и переходни­ков. Вся эта соединительная система называется трактурой. Ее роль в ор­гане огромна, и чем проще техничес­кое решение, тем легче музыканту.

На первых органах во II веке нашей эры музыканты играли, выдвигая и задвигая заслонки на трубах. Труб становилось больше, и музыканту приходилось вставать и тянуться к дальним трубам, выдвигая и задви­гая заслонки. Поэтому появились клавиатура, на трубах - клапаны, а также система рычагов и трансмис­сий. С увеличением количества труб требовалось все больше усилий при нажатии на клавиши, так что клавиши увеличивались вплоть до полуметра в длину и в ладонь шириной каждая, а нажать ее можно было разве кула­ком или локтем. Революцию произве­ла пневматика, когда к клавишам стал подводиться воздух. Но можно себе представить какой квалифика­цией должен обладать мастер, созда­ющий такой инструмент…

Сам Файн говорит об органе так, что кажется, будто он шутит:

"Это - простейший инструмент. Обыкновенная труба имеет не­сколько отверстий - это флейта. А тут берешь несколько труб, сажа­ешь их на один поток воздуха и со­единяешь. В принципе это шарман­ка (там тоже мех, только в трубах не губы, а язычки), только еще про­ще, потому что у шарманки помимо механики есть еще и автоматика – валик с записью."

Такое отношение к технике ха­рактерно для мастеров, которые са­мые сложные устройства считают простыми, поскольку все для них имеет свое место и предназначение и потому понятно и просто. Но со сто­роны - голову сломаешь. Деталей - не одна тысяча, а за каждой - труд, своя история. Скажем, белые мато­вые загубники для труб - это мундштуки от простых пионерских горнов, которые Файн покупал в музыкаль­ном магазине на Неглинной в "доб­рые" советские времена по 3 копей­ки за десяток. А соединительные трубки - это обыкновенные шланги для полива огорода. Соединительные провода потоньше - резиновые труб­ки из химлаборатории, где работала его сестра. А вот самые обычные де­ревянные ученические линейки с де­лениями и рисунками, уцененные, по словам Файна, как и загубники по копейке за штуку. В них вставлены иголки. Для чего? "Для устойчивости, чтоб не дрыгались". Это рычаги, часть механической трактуры.

Сколько технических озарений возникало по ходу, никто не сосчита­ет. Многое, конечно, уже известно, но что-то наверняка можно было за­патентовать, потому что голова у отечественного Левши устроена не в пример компьютеру - любая задача решается не только механическим перебором вариантов, но и творчес­ким поиском.

"Это же интересно, - говорит Файн, - все время что-то придумы­вать. Иной раз домой после работы спешишь только потому, что не тер­пится опробовать на практике при­шедшую в голову мысль. Взять кине­матику (передачу движений меха­низмов), обычно у органов это па­раллельные валы, передающие дви­жение рычагам, а у меня веерная конструкция рычагов, позволяющая миновать ряд промежуточных свя­зей. Хотя, надо признать, что неред­ко, придумав что-то, я вскоре обна­руживал, что "изобрел велосипед..."

Я слушаю этого мастера-самоуч­ку, и мне вспоминаются слова из Эк­клезиаста: "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем".

Действительно, что нового в том, что сделал архитектор Иосиф Львович Файн? Сделал орган. Но разве до него их не делали? Они были уже в Древнем Риме, причем, гидравличе­ские, с секретами, не разгаданными до сих пор. И зачем вообще что-то делать, когда это уже есть, когда это уже делали до тебя? Но, наверное, не умрет в каждом из нас Творец, пока будем стремиться что-то де­лать сами, даже если это делали до нас. Потому что все повторяется, но неповторимы поиск, наши собствен­ные открытия и устремления.

Может, кто-то и не удивится, а меня поражает, когда в 80 лет чело­век говорит: «Сделать бы еще один регистр, уже нашел пластмассовые трубы, интересно, как они будут зву­чать", или когда он спрашивает себя: "Отчего зависит сипа и красота зву­ка ? Ведь один к одному снимал все размеры с трубы органа Музея му­зыкальной культуры им. Глинки, а до­ма, когда сделал точно такую же тру­бу, звук не тот - и слабее, и тембр не такой красивый... Почему?"

Придя в этот мир, человек по нарастающей множит число своих связей с людьми, как бы разрастается, а к старости, наоборот, число его связей с людьми убывает и он как бы сворачивается. Эти связи-нити, которые и привязывают нас к жизни, вместе с рабо­той, увлечениями, привычками сохраняют желание жить. Орган, получается, отодви­гает старость (сворачивание). Иосифа Льво­вича Файна — связи не обрываются, а, на­оборот, множатся. К нему все время кто-то приходит: незнакомые люди, услышав про домашний орган по радио или увидев сюжет по телевидению; знакомые приводят своих знакомых; ради любопытства заглядывают музыканты, в том числе и органисты; учите­ля приводят детишек как бы на экскурсию.

А я думаю вот над чем... Зачастую большие цели, которые движут нами, воз­никают из мимолетных впечатлений дет­ства, особенно чего-то необычного, каких-то лучиков света, отблесков огня. И кто знает, куда кого поведут детские мысли, рожденные здесь, в этой маленькой москов­ской квартире. Кого-то орган толкнет в ар­хитекторы, кого-то в музыканты, кого-то в писатели-фантасты...

В молодости у каждого из нас впереди ка­кой-то свет цели. По крайней мере, дол­жен быть. Или это маленький огонечек (что-то практическое) или целая звезда (мечта). Ка­кое же счастье — цель. Ведь звезды горят долго, даже когда их уже нет — свет от них бескорыстно летит и летит в самые отдален­ные уголки Вселенной...